192. Камуэн - Матиссу.
Мартиг, Буш-дю-Рон, Отель де Льон
2 декабря 1905 г.
Дорогой Матисс, ты, наверное, знаешь от Марке о моих злоключениях в Марселе; говорят, нет пророка в своем отечестве, но все-таки я не ожидал, что меня так плохо встретят на моей родине. На днях я прочел, что когда Доменикино поехал в Неаполь расписать церковь, то (тамошние) художники его отравили; и это, добавляет историк, единственное, чем Неаполитанское государство известно в истории живописи. Очень утешительно!
Так вот, я со всем имуществом устроился в Мартиге, чудесном месте, эдакой провансальской Венеции, за три франка в день в очень забавном кафе и в прекрасной комнате с двумя большими окнами! Из окон льется такой красивый и веселый солнечный свет, что, если бы не мои ноги, я станцевал бы, чтобы переварить буйабесс (острый провансальский суп из морской рыбы. — Е.Г.).
К несчастью, это местечко, несмотря на солнце и ветер, очень сырое из-за каналов, и я со своим ревматизмом должен принимать огромное количество салициловых препаратов.
Когда я сюда приехал (неделю назад), стояла чудесная солнечная погода, и я серьезно взялся за работу и стал понемногу проникаться характером местности, но сегодня пришлось сделать перерыв — погода пасмурная. Я воспользовался этим, чтобы походить по окрестностям, и понял, что когда смотришь на природу, стараясь разобраться в увиденном и сохранить его в памяти, то работаешь ничуть не меньше, чем с кистью в руках. И надо смотреть только так. Иначе ничего не увидишь. Мне кажется, что здесь, если можно было бы приучить себя к такому восприятию, не пришлось бы заниматься поисками, а можно было бы прямо писать уже обдуманное. В воскресенье я навестил папашу Сезанна. Я пришел в половине первого, но он уже ушел на мотив. Так, еще не повидав его, я уже получил урок.
Я нашел его за работой, он как раз выдавливал на палитру зеленый веронез. Он видит меня, идет мне навстречу и еще издали кричит: «Дорогой мой, все дело в теории! Веронез — это и есть теория!» Как мы хохотали, до упаду, как иногда с тобой и Марке! Какие хорошие были времена!
Я рассказал ему о Бернаре и его откровениях: «Да, он мне писал, он славный малый: я хотел его заставить работать с натуры, но я не могу взять на себя попечение о нем. Ну а у Вас достаточно разумения, чтобы самому найти дорогу». Увидев, как я смутился, он добавил: «Послушайте, мы оба художники и можем говорить начистоту; но поверьте мне, всего важнее теория. Возьмите Делакруа...» — он принимается восхвалять Делакруа, — конечно, он прав, — разбирает «Ладью Данте» и, по фотографии, «Сарданапала». Как тонко чувствует Сезанн! «И еще надо создавать картины, компоновать картины, как делали старые мастера, а не так, как делали импрессионисты, вырезая случайный кусок природы; и надо помещать в пейзаж фигуры. Возьмите, например, Лоррена». Я еще недостаточно вошел в работу и мог разговаривать только на общие темы; я сказал, что наша беседа дошла до очень отдаленных предметов, до Наполеона например, до царя. «Послушайте, так вот и бывает в жизни». Тут я его покинул, потому что наступил час Всенощной. Он сказал мне, чтобы я написал свой адрес и что он приедет повидаться со мной. Но чтобы доехать поездом от Экса до Мартига, надо сделать две пересадки; и я сказал, что уж лучше я приеду сам и напишу ему когда. А вы, а ты? Что ты делаешь в Париже? Я с удовольствием узнал от Марке, что на тебя и на него набросились маршаны и коллекционеры. Вам везет! Полагаю, что вы работаете в лучших физических условиях, чем я, но надо мириться с обстоятельствами и стараться к ним приспособиться. Это очень нужно, например, когда у тебя ревматизм и столько забот. Я рассчитываю повидаться с вами в марте, когда откроется выставка «Независимых», а пока пиши мне сюда. Я сейчас напишу Марке. Принес ли тебе наш окантовщик те две картины, что ты хотел подарить мне? Эта скотина ничего еще не сообщила мне об отправке картин, оставшихся от Осеннего Салона, а проклятый Делетан не прислал мне фотографий, хоть я оплатил их до своего отъезда. Все они одинаковы. Когда я получу фото, я с удовольствием обменяюсь одной или двумя фотографиями с тобой и Марке. Кланяйся своей жене.
Твой друг Ш. Камуэн
 Ню лёжа. 1924 |  Чёрный стол. 1919. |  Поднятое колено 1922. |