353. Аполлинер задает вопросы Матиссу. 1907 г.
Вот несмелая попытка написать о художнике, в котором сочетаются, как мне кажется, самые нежные качества Франции: сила ее простоты и ее мягкая ясность.
Между живописью и литературой нет аналогий, и я старался не внести сюда еще больше путаницы. Цель Матисса — пластическое выражение, а цель поэта — выражение лирическое.
Когда я пришел к Вам, Матисс, толпа, посмотрев Ваши полотна, смеялась, а Вы... улыбнулись. Люди видели уродства в том, что было чудом.
Я задавал Вам вопросы, а Ваши ответы объясняли причины равновесия Вашего разумного искусства. «Я работал, сказали Вы, чтобы обогатить свой ум, удовлетворить его любознательность. Я старался узнать мысли старых и новых мастеров. И чтобы эта работа не была отвлеченной, я старался одновременно понять и их технику».
Потом, налив мне вина, привезенного из Коллиура, Вы рассказали мне перипетии своего опасного путешествия в поисках собственной индивидуальности. Это путешествие должно было привести от знания к сознанию, к забвению всего, чего нет в самом себе. Это трудный путь! Такт и вкус здесь являются единственными стражами, отметающими все ненужное в пути. Уже нельзя положиться на инстинкт, он заблудился, его надо найти.
«Потом, сказали Вы, я нашел себя, глядя на свои первые работы. Они редко обманывают. Я увидел в них что-то единообразное; сначала я подумал, что это повторение, вносящее монотонность в работу. Но это было проявление моей личности, всегда одной и той же, каково бы ни было мое умонастроение».
Это и был инстинкт, он был найден. Наконец-то Вы подчинили свое человеческое сознание всеобщей бессознательности природы. Все пришло в свое время.
Какой образ для художника: всемогущие, всевидящие боги подчинены судьбе!
Вы сказали мне: «Я старался развить свою индивидуальность, рассчитывая главным образом на свой инстинкт, вновь и вновь возвращаясь к основам; когда во время работы мне встречались трудности, я говорил себе: „У меня есть краски и полотно, и я должен ясно выразить себя, хотя бы упрощенно, положив, например, три или четыре пятна цвета, проведя три или четыре выразительные линии"».
Вас часто упрекают в этой упрощенности, дорогой Матисс, забывая о том, что Вы проделали одну из самых трудных работ, дав своим картинам пластическую жизнь без помощи предметов или пользуясь ими только для того, чтобы возбудить ощущения.
Красноречие Ваших работ зависит прежде всего от сочетаний цвета и линии. Искусство живописца именно в этом, а не в простом воспроизведении предметов, как это считают некоторые верхогляды.
Анри Матисс воздвигает свои концепции, он строит свои картины цветом и линиями, пока не вдохнет жизнь в их сочетания, пока они не станут логичными и не создадут замкнутую композицию, из которой нельзя изъять ни одного цвета, ни одной линии, иначе целое распадется на отдельные линии и краски.
Творчество — это упорядочивание хаоса. И если цель художника — творчество, то нужен порядок, меру которого определяет инстинкт.
Тому, кто так работает, не может повредить влияние других художников. Его убеждения не поверхностны, они искренни, и сомнения, которые могут его тревожить, приведут к любознательности.
«Я никогда не избегал влияния других, — сказал Матисс. — Я счел бы это трусостью и недоверием к самому себе. Я считаю, что личность художника развивается и утверждается благодаря ее сопротивлению другим индивидуальностям. Если схватка оказалась для нее роковой, если она ее не выдержала, значит, такова ее судьба».
Поэтому все пластические стили: иератический стиль египтян, утонченный — греков, сладострастие Камбоджи, произведения древних перуанцев, статуэтки африканских негров — в соответствии со страстями, внушившими их, могут заинтересовать художника и помочь развитию его личности.
Индивидуальность Анри Матисса была так богата, что могла бы развиваться и обособленно, однако он все время сопоставлял свое искусство с другими художественными концепциями и не отгораживался от искусств, смежных с изобразительным, — и так он приобрел величие и гордую уверенность, которые его отличают.
Но, интересуясь всеми видами искусств всех рас человечества, Анри Матисс особенно привержен европейской красоте.
Отечество европейцев простирается от Средиземного моря до северных морей. Здесь мы находим пищу, которую любим, и ароматы других частей света могут служить нам только приправой. И вот Анри Матисс изучал Джотто, Пьеро делла Франческа, сиенские примитивы и Дуччо, не такого мощного в передаче объемов, но внутренне более глубокого. Потом он изучал Рембрандта. И, остановившись на этом перекрестке искусства, он изучал самого себя, чтобы увидеть дорогу, по которой он должен направить свой победоносный инстинкт. Перед нами не попытка довести свое искусство до крайности — искусству Матисса присуща разумность. Эта разумность может быть то страстной, то нежной, но она всегда ясно выражена. Сознание этого художника — результат его знакомства с сознаниями других художников. Новизной своей пластики он обязан своему инстинкту или знанию самого себя.
Говоря о природе, мы не должны забывать, что мы сами являемся частью природы и что к себе надо подходить с такой же любознательностью и искренностью, с какой мы изучаем дерево, небо или какую-нибудь идею. Между нами и остальной вселенной есть известное соотношение, мы можем его найти и затем не преступать его границ.
 Севилья, Кафедральный собор |  Торре дель Оро |  Ню, голубая IV (Анри Матисс) |